|
|
|
Сия книга есть опыт духовной и мистической биографии, написанной в манере «Хожений», древней (1000 лет) русской литературной формы. Хожение Даниила Заточника ко Святому Граду Ерусалиму. Хожение купца Афанасия Никитина за три моря... - вот примеры великих «Хожений» XI-XV веков нашей русской истории. Мое «Хожение», хоть и обозначенное географически, осуществляется по большей части в просторах и весях культурного и мистико-духовного бродяжничества. Начинаясь в наших дремотных и странных широтах России, где сон и явь еще недавно совсем были неотделимы; через Грецию, как все паломники, я направился в Палестину. Только Греция моя - это древняя Эллада, а теперешняя Палестина - Святый Град Ерусалим нашего Православного понимания. Оттуда, по прошествии времени, я возвращаюсь в те края, откуда начал свой духовный и мистический путь. Увы, прошло долгое время и многое переменилось в местах рождения. К тому же такое возвращение в совсем ином качестве, после Хожений по тайным и странным тропкам святости и бесовства - всегда чревато и нелюбимо теми, кто никуда не стремился. И среди «своих» ты становишься после такого путешествия - Чужим. И остается (в утешение) лишь предложить хотя бы описание обретенного мною в странствиях в виде историй пережитых, пусть во многом и необычных. А поверит кто, иль не поверят - уже не важно, ибо и для признания есть свое время. И если это время перешло - признание перестает быть взыскательным. Семь моих историй проложены 9-тью изображениями карт Таро, начиная с обложки. Этот рисуночный расклад составляет еще одну историю для сведущих в гаданиях и каббале. За сим, уважаемый Читатель, желаю приятного чтения. И храни вас Господь от прельщений и соблазна во время странствий по просторам нашей души в поисках пути в Царство Светлое. 1998г. Евгений Цветков
Судьбы, как реки. Неторопливо шелестит мимо берег, и не поймешь: то время течет, и убегают назад дни, чувства, печали и радость, или все недвижимо, и ты сам скользишь сквозь застывшую галерею. Не различишь. Вода льется, начинаясь в беспамятстве, растворяется в Лете. Тонкими изящными пальцами, будто выточенными из белоснежного мрамора, прядет Клото нить жизни. Струится, как вода, серебристая пряжа. Лахесис не глядя, закрыв глаза, вынимает жребий, Атропос - заносит в свиток судьбы. Что в свитке - сбудется, неизбежно. Фортуна,— Богиня удачи, своенравная, прихотливая, - невзначай заглянет в чей-то длинный список и, будто в шутку, бросит горсть радостей на дороге. Иной и не заметит. Тогда гневается Богиня и мстит. Другой, благодарный, нагнется, чтобы собрать, и не успеет, вода унесла. Есть такие счастливчики, что вовремя нагнутся, играя, подхватят, и дальше. Таких любит Фортуна. Только, все одно, не изменить непонятных человеку значков в свитке судьбы, не сделаешь нить длиннее. Так, только подсластит горькую пилюлю, а порой, лучше бы не делала этого Фортуна. Потому что живет человек, подобрав ее дар, потом всю жизнь надеждой, и только зря мучится. Бессмысленно беспечно сыплет Богиня дары, и нет здесь никакого порядка. Хоть и повезло тебе разок, в другой раз не рассчитывай, все это лишь прихоть, случай. А то, что в свитке - там точно, все будет своим чередом, в свое время. И наступит время, блеснут в белоснежных пальцах острые ножницы и обрежут нить, и начнут плести новые. Скользнет тогда над изголовьем, подобно тени от набежавшего на солнце облачка, бог смерти Танат, острым мечом аккуратно и незаметно отхватит прядь у виска, и застынет, вздохнув последний раз полной грудью, человек. Тень убежит, и солнце снова засветит. Только нет уже человека. Глина, прах. Неторопливо, задумчиво три Богини делают свое дело. Так девушки на посиделках, взгрустнув, замолкнут и сосредоточенно вяжут в тишине тонкий узор нашей жизни. Вот Клото сверкнула ножницами, оборвалась очередная нить, и Богиня тихонько вздохнула. Пальцы машинально принялись за следующую... Тишина, медленно гаснет греза. Пустота. Сквозь нее проступают иные картины. Становится ярче, резче изображенье. Виден небольшой город. Каменные одноэтажные дома. По стенам вьется плющ. Жара, и на улицах никого нет. Только иногда появится мальчик с кувшином воды и звонко крикнет желающих напиться. Люди отдыхают в тени. Кажется, само время остановилось рядом, неподалеку, и тоже отдыхает. Что толку торопиться? Все равно пока ничего не происходит. Правит маленьким городом мудрый царь Питфей. Славится царь умением разгадывать темные речения прорицателей, толкует вещие сны. Редкая неделя проходит без гостя. Времена смутные, жизнь так быстро меняется, что уверенности в завтра нет. Не у всех, конечно. Были такие, что жили просто и безыскусно, радовались хорошей погоде, детям, здоровой пище и в смуты не встревали. Но немного таких, суетлив, беспокоен человеческий нрав. Вот и стекались к Питфею, как в знаменитые Дельфы, те, кто хотел знать наперед свою судьбу, или, получив намек в сновидении, или туманном оракуле, томился неопределенностью. Сегодня Питфей принимал высокого гостя. Самого царя Афин, могучего Эгея. Журчала вода, вливаясь в небольшой зеркальный пруд. С моря дул ветер, сдувая пух легчайших облачков с густой синевы неба. Напоминая толстых змей, вились из земли стволы винограда, ползли вверх, свивая вместе цепкие, тонкие пальцы. В саду у Питфея прохладно. Хозяин любезен. Стол громоздился яствами. Но хмур, озабочен Эгей. Он только что из Дельф, Хотел узнать, будет ли у него наследник, и не узнал. Томится царь. Нет, ни сила, ни здоровье его не покинули. Могучи Афины. Не было у Эгея наследника. Туманно рекла прорицательница: Красивая девушка в тунике прошла с подносом. Обошла пиршественный стол и поставила поднос возле Эгея. Чуть коснулась его плеча. Эгей скользнул по ее фигурке взглядом, проводил глазами. - Красивые у тебя рабыни. Питфей улыбнулся. - Будут у тебя дети, если так на девушек заглядываешься. - Твоими устами мед пить, - Эгей вздохнул и откинулся на ложе, - Ты лучше скажи, в чем смысл оракула? - Дельфийский оракул - воля богов. А пути богов неисповедимы. - Ты мудр, зря люди говорят? - Кто знает? - Я подожду, погощу у тебя, а ты думай, думай, мудрый Питфей. У Паланта пятьдесят молодцов. Только и ждут моей смерти. - Власть сладостна. - Да, - протянул Эгей, - как мухи на мед летим. Как мухи и гибнем от сладости. Вновь появилась девушка. И снова Эгей обнял ее бедра взглядом. Питфей усмехнулся. - Что ж, не всякому глядеть лишь вверх. Земное тоже тянет. Вон, как прилипли твои глаза к бедрам моей рабыни. - Ты прав. Тянет. Пусть она мне постелит сегодня. Здесь в саду. Иль дорожишь? - Дорожу. Но для тебя мне и дочери не жалко. - Где, кстати, твоя дочь? - У теток. - Все говорят красавица. Показал бы, все прячешь... - Нонешних дочерей, Эгей, упрятать трудно, если и захочешь. А что красива, то правда, красива. Что толку только? Все в наши дни стало дешевле, и красота упала в цене. - Смотрел недавно пьесу. Там звери служат человеку. И даже вещи. Кресла подбегают сами. Ложе изгибается так, чтобы удобней было лежать. Горшки варят... - Такого нет и у богов. Замучила гордыня людей. Не могут и не хотят понять, что жизнь только тогда имеет смысл и значение, когда в ней служишь чему-то высшему. Жизнь - ритуал, и все в нем направленно, в конечном смысле, к вершине Олимпа. И стоит загнуть стрелу, нацелить ее назад, поставить все на службу человеку, и ритуал теряет смысл. Все обесценивается. Все. Эгей согласно кивнул головой: - И никакие печки, что сами варят, горшки с услужливыми ручками или стирающие тазы нам не помогут... - Ты прав. Не помогут. Но пьеса хоть хороша? - Не больно. Идея забавна. В Афинах было много разговоров. Один придумал тут же автоматическую жену в виде красивой заводной куклы. Другой предложил гетер заменить на манекены, что не стареют и не изнашиваются. От которых, как он кричал, всегда будет веять свежестью и здоровьем... Третий додумался до того, чтобы заменить у нас внутри все на искусственное из золота, металлов, дерева. Тогда мы станем жить вечно. - А душу чем он предложил заменить? - О душе, Питфей, давно забыли. У греков теперь на уме только деньги, жратва, интриги и бабы. Порой мне кажется, Афины сошли с ума, и вот-вот я сам свихнусь. - Ты шутишь, Эгей. Это от огорчений твоих. Так было и будет. В том смысл удела смертных, в не сущем видеть суть. Не станет заблуждений - не будет жизни. - Э, хватит философии, Питфей. Давай выпьем вина. Что-то я захмелел изрядно. Сознайся, зачем ты напоил меня? Питфей смеется. - Вся кровь горит, - говорит Эгей, заметив невдалеке ту же девушку, подмигивает Питфею. - Пришли, пусть меня порадует, старика. Зевает. Солнце почти закатилось. Над далеким морем горит заря, нежными розовыми мазками подкрашивает легкие облака. Ветер зашумел в плотных широких листьях виноградника. Эгей ложится и засыпает прямо на ложе. Питфей встает, подзывает девушку, обнимает ее нежно за плечи и что-то говорит ей. Та резко отстраняется, смотрит недоуменно, гневно. Питфей суров, и вот она покорно склоняет голову. Они уходят в дом. .................... .......................... .................................. ....................... ............................... .......................................... - Даа… - сказал незнакомец. – Здесь, в Святой Земле, еще ничего. Тут полно иного. И ценности тут такие, какие хочешь! Кто чего себе выберет, то и будет, - он понизил голос до шепота. – Тут, вообще, очень опасно чего-либо желать. Как пожелаешь, если искренне и сильно, так и сбудется. Но в точности! Ни больше, ни меньше! Страшней не бывает исполненного в точности желания, в особенности пустого! Разве мы знаем, чего хотим?! – тут он вперил в меня свой неожиданно посветлевший и оттого, от этой светлости, отдававший безумием взор. - С желаниями не просто, - подтвердил я. – Начинаешь ковырять, докапываться до заглавного хотения, - такое наковыряешь! А приглядишься - дрянь одна! Потому что желаем мы либо дряни всякой сиюминутной, либо, как та старуха, сразу во владычицы небесные. Ниже не надо. - То-то и оно! - согласился Незнакомец. - И думай - не думай, а ничего, на самом деле, кроме как спастись, мы и не желаем. Только вот от чего? - Может, от смерти? - подсказал. - Если Там, конечно, нет иной, прекрасной жизни, - согласился он. - А если есть? Неизвестно сие. Что никто оттуда не возвращается - не указ. Не возвращается, может, потому как раз, что дураков нет. Как увидит по-настоящему эту нашу жизнь - давай Бог ноги, подальше бы. До возвращения ли? Так отчего, спрашивается, спасаться нам раньше? - Может, от этой жизни, если не от смерти? - Разве что... Или, по канону, в отношении и применительно к Страшному суду и следствию, которое вот-вот закончится для всех нас, а дальше спросят. А только, как с нас спрашивать, если не ведаем сами, что творим?! (Вопросительно уставился.) Тут, в этом месте, в особенности может строгий спрос выйти. Страшное место! Да один климат здесь тебя в Пророки загонит... либо в лавошники. Как начнет вверх-вниз за нервы погода дергать, - и не поймешь, откуда у тебя то тоска, то уныние... поневоле задумаешься над смыслом? Кто с ума сойдет, тот, глядишь, в Пророки и выйдет! Откроется ему, который задумывался. Но задумываются немногие. А что остальным делать? Они в судорожную бессмысленную суету и уходят. От нервов здесь люди судорожные, деятельность всяческую выказывают. А только одна это подделка. Никто ничего толком не делает и делать не желает... Эх! приятно с человеком встретиться, потолковать всласть. А то мне одно время только бесы и попадались. Так скучно было. Сидишь вроде как с человеком, обличье человеческое и говорит хорошо, складно, а не человек. Он поймал мой взгляд, который я уже не один раз останавливал на роскошном, удивительной какой-то работы кольце у него на указательном пальце... Тень подозрения набежала неожиданно на лицо к нему. - Рассматриваете колечко? - спросил он с неприязненной ноткой в голосе, неожиданно обращаясь на «вы». - Очень красивое, - отозвался я и тоже перешел на «вы». - Простите, если не положено разглядывать - я не буду. Смутился неожиданно Незнакомец. - Да нет, это вы меня извините. Подозрительность проклятая! Ничего не могу с собой поделать... - забормотал он. - Встретишь человека, а, по привычке, все и его норовишь в нечисть записать. - Ну, кто знает? Может, я тоже - нечисть, как вы выражаетесь, - сказал я. - Человек сам себя не ведает, не то что другого. Впрочем, пора, видно, и честь знать, - прищурился я, намереваясь расплатиться и покинуть Незнакомца, - Приятно было встретиться, как говорится. - Нет, что ты?! - на «ты» опять - и за рукав схватил. - Так нельзя. Это наша пакостная черточка, все хорошее дерьмом обмазывать. Вот и я. Да глядите вы на это кольцо сколько хотите! - Спасибо, нагляделся, - махнул официантке. - Счет, пожалуйста! - крикнул на иврите. - Зря обиделись. Зря! Нам никак нельзя так просто разойтись. Так хорошо говорили. Да вы знаете, что это за кольцо?! - воскликнул он, видя неуступчивость. - Это же, - понизил голос, пригнулся над столом, то самое кольцо, Соломона, если хотите знать! «Безумец», - твердо решил я, но заинтересовался поворотом. Вслух спросил. - Управляете Духами? - В некотором смысле. - Отчего лишь в некотором? Соломон при помощи этого кольца, по преданию, прямо командовал! Поди! подай! пошел вон! - Чтобы командовать - кольца мало. Надо Соломоном быть. А какой из меня Соломон? Соломончик и тот не выйдет, не похож... - захихикал Незнакомец. - Я вот что вам скажу. Поехали отсюда куда-нибудь и посидим, как люди, отметим нашу, так сказать, русскую встречу. Чтоб так просто два русских настоящих тут встретились - это не часто бывает. Я подумал и согласился. Бросил еще раз взгляд на кольцо. Прямо глаз не отвести, до того красивое. «А чего не посидеть где-нибудь?» - мелькнула мысль. - Мы русские, и кабак должен быть русский, - подхватил как бы мысли мои Незнакомец. - Значит быть нам в «Бабе». И оба мы засмеялись, ибо в «Бабе» повар был француз из Женевы, а один из хозяев - швейцарец. Что ж до публики, то кого там только не бывало, но все - не русские. Впрочем, пели там русские песни и по-русски, и была, наряду с французской, очень хорошая русская кухня. Сказано - сделано, и, поймав такси, отправились мы в «Бабу». Я мысленно подсчитал свои денежные возможности и нашел их не совсем благоприятствующими посещению «Бабы». Дорогой был ресторан. И тут Незнакомец мои мысли, видно, опять поймал. - Я вас пригласил, мне и платить, - сказал он просто, отодвигая мою руку и расплачиваясь с водителем. - Там сочтемся! - ткнул пальцем в небо, которое к этому времени стало темным и, как сыпью, покрылось мелкими звездочками. Кто устоит против бесплатной выпивки и вкусной закуски в хорошем ресторане? Кроме того, приглашение Незнакомца, его простота расположили к нему в очень положительном смысле. «Хороший человек, - думалось мне. - Плохой никогда бы в ресторан не пригласил. Потому что с меня взять нечего, я человек во всех смыслах бесполезный для местного люда». Такие и прочие пакостные мыслишки, как мелкие мушки над падалью, вились у меня в голове. - Да бросьте вы всякую дрянь думать! - в сердцах заметил Незнакомец, и в этот раз прямо поразил меня: «Ишь! Телепат какой! Мысли угадывает. Не зря, видать, такое кольцо носит». Радушно нас встретила «Баба». Водки заказали бутылку. Взяли селедочки с картошечкой и пирожков с мясом. Борща заказали и котлеты по-киевски... Лещенко напевал свои танго негромко и ненавязчиво. Оркестр - из двух исполнителей: один на фортепьяно, другой на скрипочке и оба певчие, еще не появился. Выпили мы, пожелав предварительно друг другу всех благ и удачи. Закусили солидно, закурили сигаретки американские и, окончательно потеплев душой, вступили в следующую часть нашего с ним общения. - Даа... Так вот как дело было, - задумчиво сказал Незнакомец. - Сам не знаю почему, но мне очень вам хочется рассказать. Вы не писатель будете, случаем? - Нонче все пишут, - усмехнулся. - Может, для того, чтоб, в самом деле, записали вы рассказ мой, - поглядел испытующе. - А вы точно запишите, я знаю. Вот увидите сами. Итак, начну с самого начала! С этого момента я его больше не перебивал, слов не вставлял, а только слушал: ......................... ................................ .......................................... Господь хранит пришельцев
Встречались на Святой Земле и вовсе неземные твари. Хотя в отношении них многое приходится на веру брать, потому как проверить - земное, твой знакомый, или неземное создание? По обличью вроде человек, а там кто его знает? В жизни нашей по одежке встречают. Вот и развелось всякой нежити и бесов, так и трутся возле, в начальство норовят, пользуясь тем, что неприлично в человеческом обществе под внешность заглядывать. Все равно как к женщине под юбку лезть. Может, у ней там черт знает что таится, а воспитание не позволяет публично обнажать прелести. Так и с неземными созданиями, почти во всем приходится им на слово верить. Лишь много времени погодя, когда уже поздно и задним числом, понимаешь, что знакомый твой, Серов или Беленький, к примеру, по-настоящему не от мира сего был созданием, и таилась в нем высокая звездная сущность. Но такое чувство приходит всегда слишком поздно, с детства обучены необыкновенного не видеть. К тому же Пришелец наш появился очень даже обыкновенно, и обличье имел самое человеческое. И жена у него тоже обыкновенная, земная. Ребеночек. Все бумаги выправлены, как следует для тутошнего земного жительства - не придерешься. Так что прямо уличить никак нельзя было. Странным еще казалось то, что и не скрывал он своей пришельческой сущности. Открыто говорил, мол, я - Пришелец, Не здешнего смысла человек. И про исключительность свою не таил. Про судьбинское задание особенное даже намекал. «Вот, - говорил, - исполню и уйду от вас. А пока, - говорит, - собираюсь тут жить, как Человек». Из Людей мало кто верил в это буквально. Иносказания усматривали. Всякие роли ему отводили, Свидетеля, Гостя, Добровольного Изгнанника... но так, что б пальцем ткнуть, мол, Чужой! Нечеловеческой, совсем непохожей сущности личность - такого не было. Хотя и обозначили, не путали с другими. Была, правда, одна знакомая, которая прямо утверждала, что он - самый настоящий Пришелец и ничего, мол, человеческого в нем нет, кроме обличья. Но при этом относилась к нему с симпатией, а прочие вокруг принимали слова ее за шутку. Были такие, что в спор даже с ним вступали. «Ну какой ты Пришелец? - восклицали,— Чем ты от нас, в сущности, отличаешься?» Всей этой недоговоренностью, неясностью и даже некоторым недоумением Пришелец и воспользовался вначале. Очень даже быстро в научном знании, которым на свою человеческую жизнь он думал заработать, понаделал Пришелец открытий, и мысли стал высказывать оригинальные. К примеру, что пространство пусто для нас, как твердь для звука, мол, колокольный звон проходит сквозь медь, не замечая. Посягал и на основы: дела жизни в зависимости ставил от отдельных личностей. Ну и вовсю с людьми вокруг общался, так что через короткое время тоже стал в люди выбиваться, утверждая при этом, что, на самом деле, душа - очень плотная штука, которая лишь на время прилепляется к жизненному возбуждению, чтобы через него себя нащупать. С женой у него, правда, уже тогда было неладно. «Вы даже не представляете себе, насколько он нечеловек! - откровенничала она со знакомыми. - В нем совсем нет никакого человеческого чувства». И ведь правду говорила, хотя будто в шутку. Только кто бабе поверит? Тут все жены жалуются, на Святой Земле. Подумаешь! к ней он чувства не испытывает. Что в том странного? Конечно, кое-кому сильно не нравились рассуждения Пришельца про то, как надо жить человеку, и заявления его, что уж он-то собирается только по-человечески жить, а вовсе не существовать или выживать, как, мол, многие делают. Виду не подавали, молчали эти недоброжелательные люди, но про себя таили и «куда следует» многие из них свои соображения написали про Пришельца. ................................... ............................................. ............................................................. Многие втайне желают за границу нашей жизни выбраться. Одни из любопытства. Другие - в надежде, что там лучше, где нас нет. Так и с Платоном Кочкиным вышло. Загрустил он, затосковал... - Не могу, говорит, - переносить я этот глухой и тягостный сон! Жить желаю, как человек свободный и счастливый! «Мир стал безобразно огромен, пуст и гулок, - так изобразил он в одном из дошедших посланий свои брожения, - места пошли гиблые и пустынные. Тут путников не попадается. А дорожка все узится. Топь по бокам, и назад пути нет: шаг ступил - провалилось позади...» Так обрисовал он свой путь. Еще в том же письме он про свой чувства и отношения написал: «Идешь, конечно. Даже привыкаешь постепенно. Всякие мысли приходят в голову. Думаешь, к примеру, ну и что из того, что я один? Может, там, вдали, все по-другому и обернется. Вон, и места пошли почище. И просвет, хоть и отодвигается, а вроде ясней себя обозначает (так утешаешь себя). А и правда, потом вдруг раз! и неожиданное видение повиснет. Или чувствуешь, как в тебя нечеловеческая способность проталкивается. Еще и не понимаешь в чем дело, а неведомое уже внутри тебя. Как ребенок ножками стучит в живот матери, так неизвестность, в тебя проникшая, изнутри толкается. Еще что к чему не знаешь, а соображаешь, что это, видать, воздается за то, что идешь. Вот, пожалуй, и все про хорошее. Плохого - хватает. Ужасы такие, что лучше про них и не писать. Подстерегают в самом на глаз пустом и ровном месте...» Дивились люди, не верили. О какой это он нечеловеческой способности пишет? Да у него и обыкновенных, человеческих, толком никогда не было. Последняя весть как-то совсем глухо докатилась. Еле слышно. Но, по всему, видно, не терял Платон надежды. «...Надо идти, - сообщал он, - потому что, если идти да поменьше назад глядеть, то можно и выбраться. Нельзя оборачиваться и останавливаться, тогда достигнешь и ступишь в светлый, так долго издалека манивший, проем, снова вышагнешь в человеческую жизнь! Жизнь человеческая везде схожая. С людьми большая выходит перемена: многие тут свое человеческое утрачивают. Только обличьем остаются схожи. Внутри все совсем теперь другое. Порой, вовсе нечеловеческий становишься и этой жизни не принадлежишь. А из какой ты жизни, где твоя привязанность - сам не знаешь. Даже если выпьешь крепко и разговоришься, все равно, толком ничего рассказать не можешь. Говоришь, говоришь - а никто не понимает тебя. Конечно, может, в языке нашем просто нет средств таких, чтобы выражать нечеловеческое? Тогда и вовсе нет смысла никому и ничего объяснять...» Такую он подал последнюю весть и после больше не откликался. Даже если и звал его кто-нибудь из бывших друзей. Ну, те раз-другой позвали, а потом перестали. С глаз долой - из сердца вон. Порешили, что сгинул Платон даже невесть где, и позабыли про него. Редко кто, бывало, припомнит, обычно за выпивкой, мол, где это сейчас наш Платон, к примеру, гуляет? Помянут его, вроде он на том свете обретается. Подивятся, припомнив письма, или станут гадать, какую-такую нечеловеческую суть обрел Платон? Оригинальный ведь был человек! С выдумкой. Помянут и снова забудут. И вдруг этот позабытый всеми Платон Кочкин из небытия своего возвращается. ................................ ............................................ ............................................................. |
