|
|
|
(отрывок из романа-сказки )
.......................................................... ...................................................................... .............................................................................................. Белая лампа в этот день особенно зло сверкала над головой у министра, и его рыжие волосы от света багряно вспыхивали, так что казалось, будто вокруг головы у него то загорается, то гаснет багровый нимб... Тонкой белой рукой он потер лоб. Потом нажал кнопку и глухо произнес: «Пригласите Тайного Советника». Через минуту открылась дверь, и вошел тот, кто был позван. Тайный Советник был высокий и стройный человек с простым лицом, которое ничем особенным примечательно не было. Что, впрочем, вполне отвечало характеру тех дел, которые Советник исполнял. Единственно, быть может, больше чем надо, выделялись на этом лице глаза. Они сидели чуть глубже, чем им следовало для того, чтобы можно было перепутать его с кем угодно. И если кто-нибудь случайно и запоминал Советника, то, пожалуй, только благодаря этой небольшой разладице между рекламным незапоминающимся лицом и впалыми, как бы жившими самостоятельно глазами. - Садитесь, - сказал его рыжий шеф. Советник сел, прищурясь, посмотрел на белый, слепящий глаз над головой у шефа. «Не может выключить, когда с сотрудниками разговаривает», — подумал он неприязненно. Рыжий министр нажал неприметным движением какие-то кнопки. Глаз потух. Мгновение рдела нить. Взлетела штора, и синий яркий день заполнил стекло. Отражатель лампы тускло отсветил неподвижностью и холодом металла; в ярком холодном свете из окна багрянец на голове шефа стал грязноватым и поблек. Голова качнулась... - Ну?! - длинные пальцы, мертвенно белые в синем свете дня, нетерпеливо шевельнулись. Нервная дробь побежала по твердой крышке стола. - Как ваши успехи? Советник откашлялся и начал говорить, но что-то мешало ему, першило в горле, и голос звучал хрипловато. Волновался Советник. - Все тот же культ золота, - сбивчиво заговорил он. - В известный только шаману час его ученик забирает золото и уходит. Как правило, тот, кто ушел, раньше, в старые времена, по возвращении становился шаманом. - Ну, хорошо, - шеф стал разминать белые твердые пальцы, что всегда было плохим предвестием. - Хорошо, - повторил он. - А что рассказал шаман? - Шаманы всегда молчали. - Молчали? — пальцы неприятно хрустнули. - Впадали в транс, - Советник стыдливо потупился. - И тут хоть на куски режь. Им все равно. - Надо было не давать им «впадать в транс», - брезгливо произнес шеф последние два слова. - Наверное, этому нельзя помешать... - Всему можно помешать. - Пальцы нервно дернулись на столе, голос зазвенел на миг острой режущей ноткой, но министр тут же снова стал тих и вкрадчив. Советник вспотел от напряженья. Не мог, никак не мог он понять, куда же все клонится, и от чувства неизвестной опасности тосковал предчувствием неминучей беды... Рыжий министр был обманно тих, вопросы задавал вкрадчиво, усталым голосом. Но Тайного Советника ни голос, ни вкрадчивость эта отнюдь не утешали, напротив, чувствовал он себя до чрезвычайности неуютно и напряженно. - Упустили? - тихо спросил министр. - Что ж, никто от неудач не застрахован. Ну, а кто отвечать будет перед Владыкой? Советник начал было говорить, но в горле у него так запершило, что пришлось откашляться. - Следили очень пристально, и все время. Тут какой-то гипноз... Министр рассматривал молча лицо и фигуру Тайного Советника. - Мы сделали все, что было в наших силах, - сказал тот и твердо поглядел министру в глаза. Но глаз не увидел, потому что слепящий свет неожиданно включенной лампы заставил его вновь потупиться. Качнулся багровый нимб вокруг головы рыжего человечка и пропал: - Отчего погибли Слуги? Почему у них у всех ужас на лицах? - Они шли по следу. След босых ног, - почти шепотом сказал Советник. - Что-то их напугало. Бежали во все стороны, как раз оттого места, где след обрывался... - Неожиданно Советник вновь встрепенулся: - Я честно всегда исполнял службу! - вдруг почти выкрикнул он. - Честно! А тут одна мистика! Никакого золота нет, это ясно. Черт их знает, этих шаманов: может, отраву разложил его ученичок... - А сам? Вознесся? Советник дрогнул и мучительно напрягся, пытаясь унять откровенную дрожь в правой ноге. - Но не в этом дело, - меж тем говорил министр. - Бог с ним, с золотом. Кстати, у вас и там написано, - он кивнул головой на папку, лежавшую на столе, — что золота вовсе нет? - Такие показания дали разные жители селения, - уловив паузу, тут же вставил Советник и, цепляясь, как утопающий за соломинку, торопливо добавил: - Да его и неоткуда там взять. Никто в глаза не видел... - Откуда же взялась эта Золотая баба, которой они поклоняются, почему она — золотая? - Видимо, символика такая. Золото - редкий металл, они под этим понимают самое драгоценное, лучшее в человеке... - Что же, по-вашему, самое драгоценное в человеке? - совсем тихо спросил министр. Советник молчал, глядя на стол. - А я вам скажу, - подождав ответа и не дождавшись, объявил министр, и пальцы его вдруг стремительно собрались в кулаки, а в рыжей копне волос зазмеился багровый след. – Жизнь? Шкура есть самое драгоценное у человека! - вдруг заорал он. Советник сжался. «Конец!» — мелькнуло у него в голове. - Идите... - услыхал он. Советник поднялся со стула, пошатнулся и не совсем твердыми шагами направился к двери, тихонько сгорбившись, выскользнул из кабинета. — Болван! — сказал министр в пустоту через минуту молчания и так скрипнул зубами, что мороз по коже побежал бы у непривычного человека. — Ухх! Какой болван!.. — заухало в пустой комнате. Спала земля. Ночь свершала свои невидимые таинства. Дел у нее множество: Сны напустить и проверить, то ли снится. Приструнить Страхи, если вдруг вместе собрались и разгулялись. Бежит запоздалый прохожий через подворотню к себе в теплую квартирку, а тут ему вдруг такое причудится! Поседеет. Ночь не любит, когда Страхи так шутят. Шикнет на них, закричит кошкой и - рассеются. Ужас ползет темным змеиным телом, выбирая самые черные тени. Много у Ночи слуг и просто приживал. А сегодня особенно хлопотно. Сестра, богиня Света, попросила оказать услугу, а как сестре родной откажешь? Нашли, говорит, сон одному писателю, какой я тебе сама дам! Хочу ему во сне явиться. А где его найти, этого писателя? Город велик, вот и ищи. Ночь скользит неслышно от изголовья к изголовью, бормоча что-то про себя, а человеку слышится, как водопроводный кран вдруг зарычал. Булькнуло в туалете. Шорох посыпался за стеной... «Елин, Никодим», — бормочет старуха-Ночь. И что это сестрица никак не может успокоиться? Забыли меня люди, говорит. И прекрасно, что забыли. Без этих людей одна радость. Нет, говорит, души ко мне тянутся, а правит ими этот скверный маразматик, циничный, прожженный ловкач... Владыка! Понастроили ему храмов, обозвали их институтами и все ищут, ищут миллионное материализованное доказательство мощи, силы этой жалкой надстройки, мелкого вассала души, возомнившего о себе... Великий разум, сила разума. Непобедимость разума! - кричат. - Владыка, ты наш великий Разум! А он и правит ими исподтишка, прикидываясь таким всепонимающим, доступным. И не видят давно, как из мыслишек собственных же выстроили себе лабиринт, небо закрыли, и бегают, как крысы, в потемках. Кряхтит старуха-Ночь, склоняясь над изголовьем мужчины, всматриваясь подслеповато, ночник мешал: Ночь, она только в полной темноте видит хорошо. - И что ты лезешь? Что ты лезешь? - костила она сестру. - Раз так у них, значит им это и надо. И пусть ими правит хоть рассудок, хоть кровеносная система, а то и желудок может на себя все взять... Нет, у меня проще. В ночные дела мало кто суется. А сестрицу можно понять, одно дело - чужая слава меж людей, а другое, когда возомнит о себе ничтожная часть и начнет капитал наживать на оскорблении. Меня попросила. Оно понятно. Ночью и владыка спит, тут я в любую душу могу проникнуть беспрепятственно. А днем не прорваться сестрице. Они за такими щитами своего здравого смысла сидят, что не поверят... Оххохо... - кряхтела ночь... Никодим спал тяжело, полуоткрыв рот, на спине, даже похрапывал. Ночничок освещал маленькую комнатенку. Потертое, с болтающимися лоскутами кожи старинное кресло. Плед громоздился складками, закрывая до шеи тело Никодима. В дальнем углу почти неразличимый стоял письменный стол и чуть белели листки бумаги, разбросанные по нему. Из комнаты дверь, сквозь которую проникла Ночь, прямо выводила в пустой и темный, молчаливый в этот поздний час коммунальный коридор. Днем здесь царило оживление. Шастали то и дело соседи к непрерывно звонившему телефону: «Павел Сидрч, вас просют». «Спасибо, спасибо», - бормотал плотный коренастый мужчина и шел, подтягивая штаны, к шептавшему что-то неразличимое черному эбониту, прикладывал его к уху... «Валька, Валька, — визгливо, тоном базарной торговки, вдруг ставшей благородной и оттого жеманной и томной, кричала молодка. - Не знаю. У нас не принято. Никогда, никогда мои дети этого не допустят...» Чего только не наслушаешься за день. А то вдруг вымрет днем квартирка, когда подхваченные невидимой волной все выметутся, кто на работу, кто по делам, а кто с детишками в зоосад. Бабки расползутся за покупками, и смотришь — тишина, гуляй от двери до кухни. Можешь даже чай поставить и одновременно яичницу жарить, и ни слова укора... Бывают такие редкие дни-удачи. Сейчас коридор был пуст, темен и глух. Ни звука. Только в дальней комнате время от времени стонала во сне продавщица Нюрка, опять, видно, перебравшая со своим кавалером участковым Петром Данилычем... Ночь внимательно пригляделась к Никодимову лицу. Кудрявый ореол из светлых волос непринужденно оттенял выпуклый лоб. Тени легли в глазницах. У носа ноздри были чуть вывернуты, самую малость, но все вместе с пухлыми губами придавало лицу Никодима выражение веселого, молодого лешего. - Эх! - вздохнула Ночь. - Тебе бы сейчас в чаще скакать за тоненькой русалкой. - Как все женщины, особенно пожилые, Ночь была чуточку сводней. - Красивые они у меня. На пруду или речке заброшенной как поведут хороводы... Только где теперь местечко заброшенное найдешь? - Тут Ночь вздохнула особенно тяжело. Заорали сразу три кошки за окном, кран затарахтел... Никодим заворочался. Ночь засуетилась, метнулись тени. Быстрым движением она коснулась его груди, там, где сердце, вложила туда сон и вылетела в окно. И в тот же миг вспыхнуло в душе Никодима сновидение: Снилось Никодиму, что он маленький мальчик. На сколько видел глаз, тянулся песчаный берег, и Никодим сидел голенький на теплом песочке и строил из него замки с бойницами в зубчатых стенах. Солнышко грело, ласково плескалось уходящее в вечность море. Вблизи от берега оно было цвета изумрудного, а дальше становилось совсем черным, как жидкое стекло... Только иногда налетал ветерок и чуть проводил невидимой ворсистой щеткой по застывшей глади. Никодим так увлекся, что не сразу обратил внимание на тень, упавшую возле него. Только когда тень закрыла замок и бойницы глянули маленькими темными нишами, а в замковом дворике и вовсе потемнело, он поднял глаза и увидел красивую даму. Она была в легком пляжном платье, и вся светилась золотым теплым светом. Огромные ореховые глаза смотрели на Никодима ласково. Она протянула к нему руку, будто из слоновой кости выточенную. - Тебя Никодимом зовут? - спросила мягким низким голосом. - А вы кто, тетя? — спросил в свою очередь Никодим. - Я - Золотая фея, - сказала женщина и улыбнулась. Никодим ей заулыбался в ответ, нельзя было не ответить на такую улыбку. - Золотая фея, - прошептал он восхищенно. - И у тебя можно попросить желание? - Можно, - сказала фея, - Только я ничего не даю просто так. Никодим нахмурился. - Моя мама тоже ничего мне не дает просто так. Сначала велит что-нибудь сделать, а потом только дает. А я хочу просто так! - Просто так не бывает. Но тебе я, может быть, и просто так дам. Сам потом жалеть будешь. Ведь просто так доставшееся вроде и не твое. Никодим глядел на нее восхищенно, распахнув глаза, и мучительно соображал, что бы ему попросить у феи, но как назло ничего не мог придумать. Крутились в голове какие-то дурацкие желания, вроде велосипеда, пистолет автоматический игрушечный... только он понимал ничтожность этих желаний, да и папа мог купить... Он вдруг скривился и чуть не заплакал. Фея положила руку ему на голову, и таким приятным было прикосновение нежной руки. - Что ты? - спросила она. - Ничего не могу придумать, что попросить у тебя... - борясь со слезами, вскипающими в горле, ответил Никодим. - Все-то у вас так, у людей. Желаний сто, а как дойдет до настоящего, не знают, что попросить... - она гладила ему голову, и Никодиму страшно это нравилось. Он даже еще погримасничал немного, чтобы продлить ласку. Но фея заметила и руку с головы у него сняла. - Нехорошо обманывать, - сказала она, впрочем, без всякого укора. - Ну, если не знаешь, тогда я сама тебе подарю что-нибудь. - А что ты мне подаришь? - весь так и встрепенулся Никодим. - Ты писать умеешь? - спросила фея. - Умею, - горячо ответил Никодим. - Я уже в первом классе учусь, - соврал он, на что фея укоризненно покачала на этот раз головой, и ее ореховые глаза потемнели. - Опять лжешь, - сказала она. Никодим испугался. - Я больше не буду, - просительно сказал он. - Я правда умею писать. - Вот и напишешь ты волшебную книжку, хочешь? - спросила фея. - Волшебную? - Никодим подумал. - Вижу, не хочешь, - с досадой сказала фея, но, заметив, что она собирается уйти, Никодим закричал: - Хочу! Хочу! - Правда хочешь? - строго спросила красивая фея. - Правда, - прошептал Никодим. - Только что она будет делать? - Сам увидишь, - она незаметно отодвинулась от него и, вроде даже не ступая, удивительно плавно стала удаляться. - Тетенька, тетенька! - побежал за ней Никодим. - Не уходи! Я хочу с тобой поиграть! - он бежал, спотыкаясь, упал, больно ударился и, размазывая слезы по лицу, горько стал плакать: -Тетенька, — повторял он, - я к тебе хочу, с тобою... - Вот через книжку и придешь ко мне, если сможешь, - долетело до него, и золотистая фея растворилась в солнечных бликах на воде... Тут по пляжу, пустынному до того, пошли люди, кто-то наклонился над Никодимом, дотронулся до плеча, стал о чем-то спрашивать: «Никодим, Никодим...». |
